|
||||||||||||||||
| На территории бывшего Союза наиболее масштабное уничтожение евреев пришлось на Одессу и Одесскую область... . | ||||||||||||||||
| О массовом уничтожении евреев в годы второй мировой войны опубликовано множество мемуаров, официальных отчетов, статистических данных. Проводились расследования, резонансные судебные слушания, получившие мировую огласку. Даже создана географиче¬ская карта расположения еврейских спецлагерей — гетто. По горькой иронии, ее очертания напоминают человеческую ногу. Многие ее так и называют — гитлеровская стопа. Стопа, превратившая Украину в кладбище без могильных надгробий — нацисты уничтожили полтора миллиона человек. Убивали в домах, на улицах, загоняли в товарные вагоны и этапировали в гетто, попросту расстреливали обезумевшую от ужаса толпу — женщин, детей, стариков… В лютый мороз обливали ледяной водой, проводили медицинские эксперименты, травили специально обученными собаками…
На территории бывшего Союза наиболее масштабное уничтожение евреев пришлось на Одессу и Одесскую область. Согласно официальным данным специальной комиссии, созданной в 1944 году по приказу Сталина, здесь было уничтожено 350 тысяч человек. Правда, по мнению некоторых исследователей, на самом деле, здесь погибли более шестисот тысяч евреев. Говорят, тысяч триста — на совести румынских фашистов, но тогдашнее правительство СССР проблему замяло — решило не портить отношения с первым секретарем ЦК компартии Румынии Николае Чаушеску… До войны в Одессе проживали двести тысяч евреев, а осенью 1941-го к ним добавились еще около ста двадцати тысяч — беженцы из Бессарабии. В октябре румынское и немецкое командование приступило к планомерному уничтожению евреев. Из них до освобождения дожили едва ли полпроцента, в их числе граждане Израиля супруги Валентина Тырмос и Яков Верховский. В раннем детстве в оккупированной нацистами Одессе они — четырехлетняя девочка и десятилетний мальчик — уцелели чудом. Уцелели, но всю жизнь прошлое не давало им покоя. Тридцать пять лет понадобилось бывшим одесситам, чтобы приехать в Южную Пальмиру, пройтись по историческим местам, вернуться к страшным дням оккупации. — Я коренная одесситка, — рассказывает Валентина Тырмос. — Мой дед по материнской линии врач Иосиф Тырмос хорошо известен в Одессе. Ему принадлежали клиника на Александровском проспекте, дом по улице Дворянской, 14. До войны моя мама была одной из первых женщин-адвокатов в городе, отец был архитектором, по его проектам возведены многие здания, в частности, институт связи… Тогда я была крохой, маленькой девочкой Ролли. Валентиной меня нарекли при крещении, чтобы спасти… Помню все! Фашистско-румын¬ские оккупанты загнали нас вместе с соседями-евреями в здание школы №122 по улице Новосельского, неподалеку от Нового базара. Мой папа провел нас в библиотеку, опрокинул на пол шкаф. Мы сели на него, и отец начал читать. Я заснула под стихи о том, как «дама сдавала в багаж…», а проснулась под крики и плач. Все было в дыму. Сотни людей метались внутри запертого помещения: «Подожгли! Нас подожгли!». Надавили на дверь, она упала. Папа бежал, неся меня на руках, а потом опустил на землю. Наверное, устал. Ночь. До рассвета мы перебежками пробирались до пересечения улиц Пушкинской и Троицкой, к дому, в котором жил друг нашей семьи — русский инженер Тимофей Харитонов. И тут… Нас схватили солдаты. Они кричали: «Жидан, жидан!!!» и толкали, подгоняя к другим людям, сидевшим на земле посреди улицы, напротив дома Харитонова, к которому мы не добежали... Нас погнали дальше. Мимо Куликова поля, Чумки, кладбища… Кругом солдаты и большие собаки. Солдаты почему-то все время сердились. Собаки тоже сердились, рычали, лаяли и плевались. Если бы солдаты не держали их на поводках, псы всех нас загрызли бы... На Куликовом поле мы снова долго сидели прямо в пыли. Я очень хотела кушать, и моя мама дала мне одну ириску. Конфетка было темно-коричневая и очень сладкая, но скользкая — растаяла, наверное, в мамином кармане. Мокрая ириска выскользнула у меня изо рта и упала на дорогу в пыль. Пыль была глубокая. Ириска медленно-медленно тонула в этой пыли, вокруг нее образовалось черное кольцо мокрой пыли. Мама не разрешила мне достать ее из пыли. Я заплакала. Папа сказал: «Не плачь. Тебе сегодня нельзя плакать. Сегодня день твоего рождения. Ты уже большая». Это был мой четвертый день рождения. В этот день, как и положено детям, я получила подарок. Мама подарила мне куклу, которую сделала прямо на улице — скрутила из кусочка белого материала, который оторвала от своей нижней юбки. У куклы, правда, не было ручек и ножек, но зато была голова и лицо — папа нарисовал ей глаза, рот и нос... — Мы шли и шли толпой, со всеми бабушками и дедушками, со всеми детьми, которые плакали, пока не остановились перед огромными железными воротами, — вспоминает Валентина Тырмос. — За воротами был большущий красный дом. Это была старая городская тюрьма. Мама все удивлялась: «Не знаю, почему, но нас всех вместе с детьми гонят в тюрьму. Это же Люстдорфская дорога. Вот Чумка. За ней будет Христианское кладбище, а напротив него, сразу за Еврейским кладбищем, старая тюрьма, где когда-то сидели воры и убийцы, потом революционеры, а потом при Сталине враги народа…». Ворота раскрылись, и мы потихоньку начали входить во двор. И тут папа обнял меня, повернул мою голову и больно прижал ее к своему боку. Точно так же, как он это сделал накануне по дороге в школу, когда мы проходили через Новый базар и увидели людей, подвешенных к большой круглой карусели, на которой я раньше всегда каталась, когда приходила сюда с бабушкой. «Не смотри туда, Роллинька, не смотри», — сказал папа. А мне туда и смотреть было нечего, я и так уже все успела увидеть. Стенка. Грязная стенка. И стекает по ней что-то черное. И люди под самой стенкой — целая куча — лежат и сидят, тоже все какие-то грязные, как побитые... Но папа все прижимает мою голову к своему боку и наклоняет ее вниз... Двор кончился, и мы вошли в тюрьму. Она огромная, высоченная и круглая, очень похожа на мой любимый цирк, где так вкусно пахнет лошадками, высоко, под самым потолком, на трапециях летают акробатики, а внизу, на круге, который называется манеж, кувыркаются смешные клоуны. Здесь тоже чем-то сильно пахло, и лестницы железные до самого потолка как трапеции, но не было летающих акробатиков, а на круглом манеже вместо клоунов — люди и дети. Сидели и лежали на всяких тряпках и на полу без тряпок, прямо в какой-то желтой жиже. Вдруг в самом темном углу под лестницей мы увидели мою бабушку Бусю. Она сидела, как все, на полу — на своем расстеленном пальто. Мы не сразу ее узнали, потому что в углу было темно, а она совсем на себя не была похожа. Она была вся какая-то, как старуха, растрепанная, разорванная, даже лицо и руки у нее были грязные. Бабушка плакала. Мама ее успокаи-вала и обещала, что скоро выведет ее из тюрьмы... Через несколько дней вечером мама взяла Бусю за руку и быстро пошла с ней к воротам. Мы с папой долго смотрели им вслед — мама подошла к румынскому солдату, охранявшему ворота, что-то сказала ему и что-то всунула ему в руку. Потом они с Бусей прошли через ворота… Мама вернулась — то ли ночью, то ли на следующее утро. Утром ей обязательно нужно было быть в тюрьме, потому что по утрам всех мужчин, таких как мой папа, румынские солдаты забирали на работу. Солдаты стояли обычно у самой двери и на круг не заходили. Боялись, наверное, испачкать свои сапоги в той желтой жиже, которая стекала по манежу. Они тыкали пальцем в мужчин, которые попадались им на глаза, и кричали: «Ту! Ту! Ту!» — «Ты! Ты! Ты!». И все люди, в которых они тыкали пальцем, должны были выходить во двор, строиться в колонну и уходить на работу. Папе они не могли тыкнуть — они его не видели. Мой папа все это время, пока солдаты тыкали и кричали, лежал у стены лицом вниз, накрытый вещами, а мы с мамой и с куклой сидели на нем. Когда солдаты заканчивали свое тыканье и уводили построившихся в колонну людей, папа вылезал из-под вещей... На работу каждое утро уходили другие люди, потому что те, которые ушли, обратно уже не возвращались... — Во дворе старой Еврейской больницы у больших черных железных ворот, рядом с проходной, собираются врачи, медицинские сестры, служащие со своими семьями — только евреи, — вспоминает Яков Верховский. — Все они по приказу румынских властей должны выйти «на регистрацию» в село Дальник под Одессой. На левой руке у многих белые повязки с красным крестом. Мы тоже должны были выйти с этой колонной — ведь все это время мы всей семьей — мама, я, бабушка и мамина сестра Циля — жили в бомбоубежище на территории больницы. Но бабушке было не дойти до Дальника, ведь до него много километров, а тетя Циля вообще не могла ходить — она инвалид детства, у нее парализованы ноги. Мама решила попросить жену директора больницы профессора Кобозева оставить бабушку и тетю как больных в палате до нашего возвращения. Их оставили, но пока мама ходила к Кобозевой, колонна ушла. И нам с мамой надо было ее догонять. Идем быстро, почти бегом. Основная масса жителей-евреев уже вышли из города. Мы идем по улицам Мясоедовской, Прохоров¬ской и дальше вниз по Дальницкой. На людей, отставших от основной массы и идущих отдельно, нападают хулиганы. У старухи вырывают из рук сумку с вещами. Она упала: «Люди, помогите! Грабят!»… Наконец догоняем людской поток стариков, инвалидов, женщин с детьми. Молодые и здоровые на фронте. Идем очень долго. Кажется, что дороге не будет конца. Мы устали, но отдыхать нельзя, нужно засветло добраться до Дальника. Справа от дороги появляется каменная ограда и ворота. Вместе со всеми входим внутрь. Это кладбище. Люди располагаются прямо на земле, на камнях. Земля влажная. Зябко. Начал накрапывать мелкий дождь... Рядом с нами на земле сидит Фима — молодой парень из нашего дома. Он почему-то один, без родных. Фима показывает на пулемет, стоящий на каменной ограде. Но пока мы не думаем о том, что нам угрожает. Люди ведут себя спокойно, они еще верят — скоро мы пройдем регистрацию и нас отпустят. Вдруг среди людей мама увидела моего отца. Отец не жил с нами, но часто приходил к нам домой, чтобы повидать меня. «Яшенька, посмотри, вон папа, подойди к нему», — говорит мама. Папа обрадовался мне, поцеловал, спросил о маме. Но тут румыны стали отбирать мужчин «на работу»: «Гайда! Гайда! Ла лукру!» — «Пошли, пошли на работу!». Услышав окрики румын, папа наклонился ко мне, погладил по голове своей большой теплой рукой, пахнувшей табаком, и сказал: «Беги к маме! Слышишь, беги! Быстренько к маме!». Я побежал… Это была последняя наша встреча. Больше я его не видел. Я вернулся к маме и сел рядом с ней на ее плащ. Румыны начали грабить людей. Вначале солдаты обходили сидящих на земле людей и отбирали «холодное оружие» — ножи, ножницы и другие режущие предметы. Затем потребовали отдать драгоценности. В поднятые солдатами полы шинелей люди бросали кольца, серьги, золотые и серебряные украшения. — Стемнело. Чтобы согреться, я прижался к маме и задремал. Мама старалась укрыть меня своим плащом. Она все время просидела сгорбившись — моя голова лежала у нее на коленях. Люди разговаривали тихо. Мужчины, отобранные «на работу», в тот вечер не вернулись. Только потом мы узнали, что всех их расстреляли... Стало светать. «Вставай, детка, вставай! — говорит мама. — Нужно идти!». Вокруг уже стали подниматься с земли люди, они собирают вещи, идут на выход к воротам. Куда нас погонят, никто не знал. Поговаривали, что на станцию Дачная. И тут моя мама решается на побег. Что заставило её решиться на этот рискованный шаг? Видимо, она поняла, что нас ждет, если мы пойдем под конвоем дальше. Не могла она, да и все, кто был на Дальнике, не могли тогда знать, что в этих проклятых местах будут уничтожены десятки тысяч евреев, а дорогу, по которой мы идем, будут называть «Дорогой смерти»… Люди идут группами, выходят через ворота на дорогу и сворачивают направо. Мама держит меня крепко за руку. «Сынок, мы должны бежать отсюда!» — говорит она тихо, наклонившись ко мне. Мы выходим на дорогу, пересекаем ее... Мама замедляет шаг, оглядывается и тащит меня за собой куда-то вниз. Мы скатываемся в придорожную канаву. Вместе с нами Фима. Нас никто не заметил. Вокруг предутренний туман. Все ушли, затихли окрики конвойных. Убедившись, что вокруг никого нет, мы вылезаем из канавы, выходим на дорогу и идем в обратном направлении, в город. Через некоторое время за нами слышится громыхание подводы. Мама просит возницу подвезти нас, объяснив, что ее вызвали в село оказать медицинскую помощь больному. Для убедительности она показывает повязку с красным крестом. Крестьянин берется нас подвезти. На окраине города мы сходим с подводы. Дальше идем пешком. Чтобы не привлекать к себе внимание, мы решаем разделиться. Куда пошел Фима, я не знаю, а мы с мамой пошли в больницу, туда, где оставили бабушку и Цилю. Город словно вымер. Идем по пустынным улицам. Мимо румынских патрулей. Наконец добрались до больницы. Бабушка обнимает меня. Плачет... — Наша семья спаслась и выжила благодаря матери и помощи очень многих людей: русских, украинцев, даже румынских офицеров и солдат, — продолжает Валентина Тырмос. — В конце войны мы оказались в катакомбах, в селе Кривая Балка, под землей. Нас освободили 10 апреля 1944 года, когда советские войска вошли в Одессу. Я окончила школу, институт связи. В 1968-м защитила кандидатскую диссертацию, работала заведующей отделом экономической кибернетики Южного филиала Института экономики АН Украины. Тридцать пять лет назад уехала в Израиль. За рубежом Валентина и Яков по крупицам восстановили личные воспоминания, изложенные, в частности, в разрозненных записках. Перечитывали письма родственников — погибших и живых, вспоминали рассказы старших, оставшихся в оккупации и уцелевших. Потом появились рассекреченные архивные документы, старые газеты, фашистские листовки, приказы… Сопоставляя это с более глобальным описанием, исследованием проблем второй мировой войны, супруги пытались понять причину того, что тогда произошло, ответить на вопрос, сможет ли человечество предотвратить такое безумие в будущем? Результатом их десятилетней деятельности стала книга «Сталин. Тайный сценарий начала войны», которую выпустило московское издательство «Олма-пресс». Тайна, скрытая в трагедии 22 июня 1941 года, уже более шести десятилетий вызывает споры. Существуют две основные версии. Одна из них — общепринятая версия «внезапного нападения», а по второй, известной как версия Виктора Суворова-Резуна (беглого агента Главного разведуправления), агрессию готовил Сталин, а Гитлер просто опередил его. В книге, изданной в авторской редакции, дается иное объяснение. Представлены события под новым углом, на базе личных свидетельств участников и рассекреченных архивных документов, сотнями которых изобилует книга. По версии авторов, война, несомненно, развязанная Гитлером, вместе с тем началась по «сценарию» иного режиссера — Иосифа Сталина (который знал о каждом шаге потенциального противника и нарочито «подставлялся», чтобы вынудить Гитлера напасть первым). Книга написана в форме летописи. День за днем, час за часом, а иногда и минута за минутой авторы отслеживают события, происходившие в Москве, Берлине, Бухаресте, Лондоне, Вашингтоне, и приближают читателя к неотвратимой трагедии 22 июня 1941 года. Презентация этого исследования (именно так, поскольку авторы не профессиональные литераторы, а специалисты в области системного анализа, принципы которого и применили в своем труде) Валентины Тырмос и Якова Верховского на 18-й Международной книжной ярмарке в Москве моментально превратила его в бестселлер… Книгу оперативно издали дополнительным тиражом, предложили авторам написать продолжение. Чем, собственно, они сейчас и занимаются. Но долгие годы эмиграции супругов не оставляло щемящее чувство тоски — очень хотелось побывать в родном городе. Валентине — войти в ту самую тюрьму, отыскать темный угол в вестибюле под лестницей, Якову — найти двор в районе «Привоза», где они с мамой несколько дней скрывались от фашистов, на знаменитой Молдаванке заглянуть в дом бабы Кили, куда мальчишкой бегал за молоком… — Правда, мои поиски не увенчались успехом, — говорит Яков Верховский. — В районе «Привоза» не оказалось того двора, который служил нам с матерью неким пристанищем в оккупированном городе. Не обнаружил я и молочницу Килю… Одесса удивляла супругов. В одном из стареньких двориков гости увидели ребятишек, игравших «в ограбление». Мальчуган изображал лоха-прохожего, а девочка быстренько обшаривала его карманы. В другом дворе особь женского пола с красной физиономией кликнула некоего Юру и предложила незнакомцам-иностранцам пройти наверх. Там, на типичной для старых одесских дворов галерее, их поджидал самолично Юра. Крупный мужик с оголенным торсом и накачанными руками нахально усадил гостей за столик и предложил по «соточке» самогона. На их интеллигентное: «Спасибо, как-нибудь иным разом» — мгновенно отрезал: «Спасибо в карман не положишь!». На предложенные ему «отступные» обиделся и произнес тост в честь гостя: «Желаю, чтобы в 99 лет тебя посадили на полных пятнадцать — за изнасилование!»… Экзотика, да и только! Но «самогонный» осадок испарился, когда перешагнули порог тюремного замка. Войдя через те же старинные кованые ворота с вензелями «ТЗ» (тюремный замок), гости прошли по старым плитам. Тем самым, по которым в далеком 1941-м ступала малышка Ролли. Отыскали тот самый темный угол под лестницей и место, где находилась водосточная труба. Валентина Тырмос, вытирая слезы, рассказала, что фашисты держали их без еды и воды. И когда пошел дождь, все подставляли под водосточную трубу любые емкости, вплоть до ржавых банок, набирали дождевую воду для питья… — Для посещения подобного заведения необходимо разрешение вышестоящей государственной инстанции, — говорит Валентина. — Сами мы никогда и ни за что его не получили бы. Поэтому искренне признательны начальнику управления исполнения наказаний в Одесской области генерал-майору внутренней службы Александру Галинскому, который всячески содействовал нам. Более того, по его инициативе на территории следственного изолятора (того самого тюремного замка) не так давно была установлена мемориальная доска — прямо на стене, где когда-то фашисты расстреливали мирных граждан. Говорят, теперь здесь часто можно увидеть цветы… Генерал принял гостей, долго беседовал с ними в своем рабочем кабинете. Благодарность сегодняшних иностранцев прокомментировал скупо: «Наша святая обязанность содействовать всем в их желании побывать на памятном месте. Обратились в Государственный департамент Украины по вопросам исполнения наказаний, который и дал «добро». Как оказалось, интерес Александра Галин¬ского к этой теме отнюдь не случаен: его отец Иулиан Дионисович во время гитлеровской оккупации Украины был активным участником антифашистского подполья. В родной Винницкой области он спасал от расстрелов земляков, в том числе евреев. За это впоследствии был удостоен звания «Праведник мира». Генерал бережно хранит отцовские регалии, в частности партизанский билет за №58, боевую характеристику, а также книгу, повествующую о лучших сынах и дочерях, защищавших родной край в годы Великой Отечественной. ----------------------------------------------------------------------------- Лариса КОЗОВАЯ. Редакция газеты "Юг" |
