|
||||||||||||||||
| ОДЕССКИЕ ПОЛИЦЕЙСКИЕ ПРОТИВ КРИМИНАЛЬНОГО МИРА | ||||||||||||||||
| Под началом одесского полицмейстера барона Сергея Васильевича
фон дер Ховена было шесть участков: Бульварный, Херсонский, Петропавловский, Михайловский, Александровский и Пересыпский. Как-то в Пересыпский участок, где начальником был поручик фон Ауэ, попросилась переночевать крестьянка села Буялык Надежда Коснаки. Дежурные полицейские, в том числе молоденький стажер-чиновник, изнасиловали ее, о чем горько пожалели. В ходе расследования, произведенного прокурорской палатой, выяснилось, что Надежда возвращалась из Еврейской больницы, куда обращалась по поводу повторного сифилиса. Уголовный розыск в одесской городской полиции осуществляли начальник сыскной части Григорий Васильевич Гиршфельд, его помощник Александр Евгеньевич Дон-Донцов, второй помощник Даниил Тимофеевич Смолеев и два чиновника — Михаил Михайлович Ельчиц и Станислав Францевич Обнорский. “Кабинетом антропологических измерений” ведал некто Жук. Им помогали сыщики наружного наблюдения, на языке уголовников “шныри”, в том числе женщина Ксения Шурубур (надо же кому-то беспрепятственно входить в женские уборные). Они боролись c “мокрушниками” (убийцами), “медвежатниками” (взломщиками сейфов), “форточниками” и “домушниками” (квартирными ворами), “щипачами” (карманниками), “барыгами” и “маравихерами” (скупщиками краденого), c шулерами и сутенерами. Этой публике помогали “шухерники”, которые “стояли на цинке” (“на шухере” и “на стреме”), высматривая, не идет ли полицейский. В случае опасности в дело включались “хипесницы”, поднимавшие крик. В городе бытовала песенка: “А я умею молотить,/ Умею подмолачивать,/ Умею шарики катать,/ Карманы выворачивать”. “Молотить” означало воровать на базаре. “Подмолачивать” — ассистировать вору. “Шарики крутить” — залезать в карманы. Большинство преступлений были случайными. “Одесский листок” пестрел такими, например, заголовками: “На Косвенной улице произошла поножовщина по причине разногласий по поводу событий на англо-германском фронте”. Или: “Кровавая драма на Нарышкинском спуске. Боцман парохода “Александр Пушкин” застрелил из револьвера жену и ее любовника, мастера завода “Анатра”. Полицейские протоколы гласят: “В канализационном люке задохнулись рабочий Степан Горчица и мастер Альфред Худоба”. “Кондуктриса трамвая номер 23 Палей получила удар током”. “Две гимназистки приняли яд на скамейке католического кладбища”. “Городской голова Пеликан присвоил средства на борьбу с чумой”. “Типография “Знание” печатала фальшивые деньги”. “Корнелий Резниченко, отставной чин Министерства внутрених дел, собирал крупные суммы взяток, выдавая себя за ревизора”. Протоколы о самоубийствах повествуют, как “на Ольгиевском железнодорожном переезде бросилась под поезд молодая женщина. Колесами ей отрезало обе ноги выше колен. Когда служащие кареты “скорой помощи” разрезали на жертве юбку, она запротестовала: “Юбка денег стоит”. А вот письмо женщины-самоубийцы: “Благодарствую тебе за все твои обещания Сева, я умерла из за тебя забыта тобой Аксутка, ту не виню”... Организованной преступности в нашем понимании этого слова все же не было. Такие организации, как банда “бубновых валетов”, состоявшая из гимназистов и гимназисток 7-го класса, в расчет принимать не стоит. Дно распоясалось после революции, а до того отличались одиночки, правда, яркие. Например, бандит-подросток Якуб Джемиль-оглу или Григорий Котовский, будущий герой гражданской войны, начавший карьеру с убийства мужа своей любовницы и ограблением квартиры популярного в Одессе “чудесного доктора” Юлия Бородовского. Однажды одесское полицейское управление получило от командующего Черноморским флотом адмирала Эбергарда просьбу отрядить в город опытного криминалиста по делу об убийстве. Выехал Дмитрий Смолеев, захвативший с собой собаку-ищейку по кличке Трико. Открываю папку, которую лет восемьдесят никто не трогал. Фото жертвы: на столе морга голая женщина с колотой раной под ключицей. Поражает страшная худоба этого тела с туго перебинтованной грудью. Высокая, тюрбаном, прическа еще держится на шпильках. Фото места преступления: гостиничный номер, похожий на келью. Дощатый пол, голые стены, на распахнутом окне нет даже занавесок. Кровать с никелированными шарами на спинке, смятая постель. Дочь надворного советника Черниловская-Сокол приехала в Севастополь к мужу, морскому офицеру. С детства страдавшая туберкулезом, она вышла замуж за вдовца своей сестры, умершей от той же болезни и оставившей сиротами нескольких детей. Черниловская только что родила, — пришлось перебинтовывать ей грудь, чтобы кормлением ребенка не истощать и без того немощный организм матери. Собака Трико след не взяла. Его взял Смолеев. Посыпав подоконник специальным порошком, он выявил отпечатки подошв и сфотографировал их. Такие же следы обнаружились и на крыше сарая под окном. Сыщик опросил горничных, лакеев, портье, жильцов гостиницы. Безрезультатно. Но утром, бреясь в парикмахерской напротив гостиницы, Дмитрий Тимофеевич спросил, не замечал ли парикмахер чего-либо подозрительного. Тот ответил, что на следующий день после убийства (о котором уже знал город) сюда заходил прапорщик. У него был “неуставной” ремень. И расплачивался клиент деньгами из вышитого бисером “дамского” кошелька. С помощью патруля, выделенного адмиралом Эбергардом, Смолеев задержал “прапорщика” Павла Ингистова из Одессы. Некоторое время назад его уволили из Русско-Азиатского банка за кражу почтовых и пошлинных марок. В деле осталась фотография убийцы: красавец мужчина в белом, словно влитом кителе, картинно опирается на шашку. Нога в сияющем сапоге поставлена на возвышение. Одно лишь портило офицерика — порочные припухшие глаза, выдававшие любителя выпить и покутить. Выяснилось, что Ингистов в свое время допрашивался по делу об исчезновении девицы Русалевой. В поезде случайный попутчик по имени Павел обхаживал девушку, после чего она исчезла. Мать Ингистова, бессарабская помещица, предъявила документы, из которых следовало, что в их роду все были ненормальными, и двоюродная родня, графы Сцибор-Мархоцкие, то с ума сходили, то кончали самоубийством. Вот и теперь, во время следствия, в Одессе на Базарной улице без видимых причин застрелился молодой граф Сцибор-Мархоцкий... Приговор не состоялся. Грянула революция, и Ингистов растворился во всеобщем хаосе. Исчез и одесский сыск. Но произошло это не в революцию, а чуть раньше. В октябре 1916 года начальник сыскной части Гиршфельд и помощник нового полицмейстера Андреев с командой окружили кафе Фанкони на Екатерининской улице. Лиц мужского пола попросили оставаться на местах. Дам выпустили. Полторы сотни задержанных обыскали в бильярдном зале. Изымали письма, телеграммы, чеки, векселя. Множество клочков запродажных писем, чеков и других документов нашли впоследствии под мебелью и ковровыми дорожками. Выяснилось, что у греческого подданного Стилиотиса Креацулиса есть нелегальный склад с 336 банками брынзы и 18 мешками лимонов. Мошко Маркиз спекулировал бумагой. Арон Кон проводил операции с овощными консервами, а Ицек Таубман продавал по завышенным ценам медикаменты, завезенные из Англии. Лейба Бейтер перевез на пароходе из Лондона во Владивосток, а оттуда в Одессу поездом 250 пудов черного перца по 47 с полтиной за пуд. Заплатил задаток в две тысячи, а на остальную сумму дал запродажное письмо, которое затем перепродал с фантастической прибылью. В Одессе перец шел по 74 рубля за пуд. Петроградский первой гильдии купец Ицек Абрамов Ратнер хранил 10 тысяч пудов растительного и топленого масла. Оно было куплено в Намангане Ферганского края по 6 рублей 50 копеек, а продавалось, по документам, за 8 рублей 25 копеек. На самом же деле масло шло по 24 рублика! На полицию тут же нажаловались: дескать, провела операцию, чтобы получить взятки за уничтожение улик. Прокуратура взялась за дело и установила: Штейнман дал начальнику сыскной части 3500 рублей, Рапопорт и Вишнепольский дали начальнику и его помощнику — 1100 и 1200 рублей. Смолеев получил 300 рублей за уничтожение протокола по делу Нестора и Дреслера, обвиненных в сбыте золота в Германию, противнику в войне. А это пахло уже смертной казнью или пожизненным сроком. Следствие нечаянно добралось до самых верхов. Оказалось, что одесский градоначальник Сосновский, получив от Ратнера 50 тысяч, по телефону приказал его отпустить. Что завод Фрейдовского в действительности принадлежит его тестю Дон-Донцову. Что у мадам Донцовой откуда-то взялись бумаги железнодорожного займа на 45 тысяч... Полицейские оказались за решеткой. Они представили кучу справок, из которых следовало, что все страшно больны и просят отпустить их под домашний арест. Дон-Донцову, например, радикулит мешал сидеть. Революция и тут распорядилась по-своему. Последнее разысканное мною в архивах упоминание о наших героях — рапорт прокурору, назначенному Временным правительством, от временного коменданта тюрьмы прапорщика Рабиновича о том, что в камерах подследственных найдено оружие. Дон-Донцов имел, например, два револьвера. Что дальше сталось с полицейскими-ворами, уже никому не известно. """""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""" Виктор Сильченко |
