|
||||||||||||||||
| ХЛЕБНЫЙ БУМ В СЕРЕДИНЕ 19-века В ОДЕССЕ | ||||||||||||||||
| В октябре 1853 года на улицах Одессы царил истинный торговый бум, экзотически окрашенный неповторимым колоритом одесского порто-франко. С самих времен основания не сыскать было в анналах морской торговли города столь удачливого месяца, и в этом прежде всего виделся невероятный успех 77 торговых домов Одессы.
Неспроста наиболее престижным занятием среди всех торгов и промыслов Воронцовской Одессы признавался тогда морской хлебный вывоз за границу. «Капитанами» Черноморской хлеботорговли, принимавшими самое деятельное участие в коммерческих оборотах Южного края, были несомненно они – господа одесские негоцианты. Из громких фамилий купечества той осенью особенно громко в деловом мире звучали имена «хлебных королей» Воронцовской Одессы: Родоконаки, Ираклиди, Папудова, Ивана и Пандия Ралли, Хавы, Джерболини, Рокко, Зарифи, Масса, Рафаловича, Цицинии, Севастопуло, Порро, Кельнера, Трабботи, Мавро. Славный, но, увы, ныне напрочь забытый коммерческий мир прежней Одессы, столп ее, слывшей по всей Новороссии деловой, респектабельности. Пестрая россыпь греческих, итальянских, французских, караимских, немецких, еврейских фамилий, средь них находим и имена граждан, весьма уважаемых всеми одесскими обывателями за горячее участие в делах благотворительности и обустройства Южной Пальмиры. Благодаря негоциантам капитализм в Одессе в Воронцовские времена обрел свое, «человеческое лицо»! Это они, почтенные господа негоцианты – цвет деловой Новороссии, наряду с сельскими хозяевами хлебородной провинции, раскрутили к октябрю 1853 года обороты зерновой торговли Одессы до высот хлебного бума! Имена польских магнатов, увы, уже не гремели в торговых кругах Одессы. В большинстве своем причастная к смутам польская шляхта подверглась опале с конфискацией имений и состояния, а, стало быть, и городской собственности, в том числе и в столице Степной Украины. Октябрьский торговый бум был сдобрен пряным духом зернового хлеба, а небывалая теснота от груженых золотистой пшеницею телег на улицах была верным признаком щедрого для Новороссии года. Под радостным впечатлением от успехов торговли «Одесский вестник» посвятил на своих страницах пшенице следующий блистательный панегирик: «Она творила здесь настоящие чудеса, и если древние изображали Фортуну причудливой своенравной красавицей с повязанными глазами и с мешком золота в руках, так именно у нас, по улицам нашим, расхаживала она в этом наряде». Той необыкновенной осенью суматошная жизнь городских улиц, двадцати пяти торговых и публичных мест, площадей и рынков неизменно поражала гостей Южной Пальмиры, особенно заезжих из центральных губерний России. Вот живые картины жизни города, оставленные современниками: «Привозные площади Одессы, а когда подвоз пшеницы случался, как в тот год, особенно велик, то и все окрестные улицы, были сплошь запруженными обозами из всевозможных крестьянских телег, да так густо, что от них «ни проходу, ни проезду не найти». Ведь к ним, в конце концов, сходились в городе и пыльные чумацкие шляхи, и почтовые тракты Новороссии, Волыни, Полтавщины, Киевщины и Бессарабии. На этих же толкучих шумных площадях, подле распряженных возов с поднятыми оглоблями, чумаки обычно и коротали время, пока в городе решалась дальнейшая судьба их груза. «Они рядились в полотняные одежды, пропитанные дегтем; свитка, кнут, плоский бочонок с водою, мазница с дегтем и котелок для варки пшенной каши с салом тут на улице между возами составляли все имущество чумака» – так Скальковский описывал чумаков. Чтобы не скучать, у них всегда находился изрядный запас «тютюну и горилки», почему они «смалили» люльки и тянули горилку, заедая ее смачными шматами сала... Сотни тысяч валков, маж, фур, мажар к октябрю уже вошли в город, а нескончаемая вереница новых обозов тянулась в степной пыли к Одессе. Сколько их еще ожидалось до конца года с зерном, которое еще предстояло продать для отправки за море, – ведал один Господь! На улицах слышалась тяжелая поступь, это, смиренно склонив выи, плелись устало под тяжким ярмом к базарным площадям круторогие сивые волы, впряженные в чумацкие возы. Фыркая и храпя, брели полуживые лошади со сбитыми копытами... скрип колес, рев тягловой скотины, щелканье бичей и отчаянные возгласы чумаков: «Тпру!» «Цоб-цобе!» «Швыдче!» «Швидче!» «Осади!» «Отдай назад!» «Держи около!» Когда нескончаемой чередою тянулись в клубах знаменитой одесской пыли по городу вереницы хлебных обозов, то был привычный для урожайной осени гомон одесских улиц. Следует признать, что эта нестройная речь страдной поры дни напролет услаждала слух всей Одессы не менее, чем лучшие голоса итальянского бельканто по вечерам в Городском театре. «На хлебе» в пшеничном городе «мира и торговли» зиждилось благополучие всех его обитателей. В такие, как тот октябрь, счастливые для города, времена не только у хлебных магазинов и на рынках, но даже в изысканных салонах аристократической Одессы становилось душно от едкой, всепроникающей пшеничной пыли. В последние теплые дни осени даже под сводами залов для великосветских собраний витал крепкий дух колесного дегтя, пахучих рогож, потных хомутов и прозаического навоза, причудливо проникнутого изысканным ароматом порто-франковской пачули... Ритмичный пульс деловой жизни – тот, что бился в стенах биржевой залы, – выплескиваясь за ее стены, приводил в неописуемое движение весь город, – от городских застав на черте порто-франко до гаваней порта. Недаром во времена «хлебного бума» по сходству картин деловой суеты Одесса весьма напоминала города американского Запада в пору знаменитой «золотой лихорадки» с одной, правда, существенной разницею. Истинным «золотом» Южной Пальмиры были во времена хлебного бума сотни тысяч четвертей полновесной украинской пшеницы, уходившие морем на продовольствие народов Запада Европы и Леванта. В единое торжище обратилась вся припортовая Одесса в том достопамятном году. Коммерческий ажиотаж заставлял вращаться в круговерти единого делового ритма и привозные площади города, и его хлебные магазины, и гавани порта, и рейд с купеческими кораблями. Казалось, сам одесский воздух напоен деловой инициативою местных обитателей! Кроме одесских негоциантов и помещиков из южных губерний, столь блестяще поднявших в 1853 году азартными спекуляциями хлебный экспорт Новороссии, немалыми были, особенно в одесском порту, доходы и «простого рабочего класса» или городского пролетариата – так уже называл трудовой люд Одессы «Новороссийский календарь». Действительно хлебный бум становился золотой порою не только торгового сословия Одессы, но и тех жителей, единственный капитал которых составляли сильные руки, крепкие спины да широкие плечи. Хлебный бум – трудовая страда всей Одессы! Работа тружеников – от потомственных грузчиков, биндюжников и лодочников до заурядных подсевальщиков из пропойц Матросской слободки и даже пришлых бродяг подвизавшихся в порту без всяких «видов» на жительство на весьма сомнительном положении - ценился в страдную пору «за руки», а главное – по достоинству вознаграждался. «Задельная» плата городского пролетариата, принимавшего самое деятельное участие в обслуживании хлебной торговли, поднялась на городских биржах труда* в 1853 году до запредельных высот. Необычной была дороговизна городского извоза. За доставку четверти хлеба от магазина на Купеческую пристань** цена, бывало, составляла 75 копеек, за перевоз на лодке от порта к судну на рейде запрашивали до 20 копеек серебром, вместо обыкновенных цен в 15 и 3 копейки серебром за четверть. Поэтому сезонные доходы извозчиков-фурщаков***, а также лодочников, лопатчиков, меряльщиков, сеяльщиков и прочего припортового и околомагазинного народа были в 1853 году достаточны, дабы «не одна скромная семья в рабочем сословии народа могла в это время обогатиться и приобресть себе скромные удобства жизни, имеющие такое могущественное влияние на нравственное состояние народа и облагораживание его простого быта», – так, подводя итоги «хлебного бума», оценивал тот год «Новороссийский календарь». * Стихийными «биржами труда» были в те времена Таможенная площадь и городские рыночные площади. ** Купеческая пристань – Платоновский пирс. *** Такое имя носили тогда биндюжники. Даже те из горемычных обывателей, кому в обычные времена явно не грозило житейское благополучие, трудясь той осенью «в поте лица своего», могли при трезвенности отложить копейку и про «черный день». Действительно, с лета рабочие руки были в Одессе воистину «в страшной цене, ранее никогда здесь не бывалой», даже просторабочий получал за свои труды в день по 75 копеек в день. Начиная с рассвета, вся многоликая и разноплеменная Одесса в едином порыве устремлялась к хлебным магазинам, привозным площадям и гаваням порта. Корабельщики и моряки, артельщики и грузчики, лодочники, фурщаки, магазинеры, работники всех городских промыслов и мастерских – весь этот одесский народ, засучив рукава, с жаром брался за работу, составляя на перевалке пшеницы «живую цепочку» от привозной площади, через хлебный магазин – до трюма судна на рейде. Вчерашний кучер или отставной солдат с Пересыпи становились, к примеру, возчиками, босяк с «Канавы» или пришлый в Одессу на заработки малоросс-бурлак – грузчиками порта. Рыбак с Фонтанов оставлял артель и шел в матросы на подвозную лодку, лакей в услужении бросал своих господ и подсевал пшеницу при хлебном магазине, служанка с Молдаванки подбирала рассыпанные зерна, кухарка – вязала мешки. При хлебном деле «на подхвате» были даже дети. Озорной забавой уличных детей с окраин была такая – подкравшись к бредущему чумацкому валку незаметно для возницы продырявить мешок с пшеницей, а затем собрать просыпавшиеся зерна и продать их в конце дня за медяк на ближайшей мельнице. В сухую погоду улицы устилались рядном, грубым холстом, на который насыпали содержимое хлебных магазинов и полунагие рабочие, преимущественно из евреев, перелопачивали по целым дням зерно во избежание затхлости, кидая его из одного конца кучи в другой и еще более увеличивая пыль на улицах. Настежь распахнуты ворота длинных каменных магазинов, наполненных целыми горами пшеницы... По пояс обнаженные веяльщики, пересыпавшие лопатами кучи зерна, и тут же грузчики, сваливавшие мешок за мешком пшеницу на портовые бендюги... И пыль! пыль! пыль!, перехватившая дыхание и немилосердно слепящая глаза. Ее плотные белесые столбы, стоящие над хлебными магазинами, можно было узреть даже с рейда! Привозные площади, уставленные тысячами приезжих телег..., чумаки..., сельские хозяева..., факторы..., биндюжники..., до поздних сумерек звенящие под копытами лошадей спуски... Оживленный, словно муравейник, порт с его шумными гаванями, причалами, да день и ночь не спящим рейдом. Все вместе расцвеченное яркими красками южной осени – это далекое прошлое Одессы в картинах и образах «хлебного бума» и «портовой горячки»... Следует заметить, что под личиной внешне суматошной стихии хлебного бума в Одессе стоял в порту и навсегда установленный морской порядок. Вот очередная партия зерна успешно продана на бирже, а в Карантинной гавани ее уже ждет зафрахтованный парусник. Тогда из хлебных магазинов эта отпускная, а стало быть очищенная и провеянная, пшеница тотчас грузится в мешках на «бенд-вагены». Устройство этих крепких пароконных подвод на железных осях с вместительным кузовом, по-одесски – «биндюг», давно уже было заимствовано местными ломовыми возчиками у добрых и хозяйственных соседей – немцев-колонистов. По прибытии зафрахтованных судов, хлеб свозился от магазинов на биндюгах уже по мощенными звонким гранитом Карантинному или Военному спускам в порт, к Платоновской пристани. Голые по пояс возчики, но с непременным цветным платком вокруг шеи, возили мешки с зерном в гавань, не обрвщая никакого внимания на изрядную крутизну портовых спусков, рысью или даже вскач. В обратном направлении резво взбирались вверх порожние подводы. Спеша к хлебным магазинам, они иной раз все же успевали подхватить в Карантинных пакгаузах привозные – «порто-франковские» товары, ведь в страдные дни хлебного бума городской извоз работал в порту главным образом «на отпуск»! И уж совсем редко в том октябре случался груз иного рода. Практичные негоцианты, дабы хоть отчасти окупить ставку фрахта, отправляли в Одессу на законтрактованных судах груз угля, что приносило им приличный доход. Бывало, имели свою выгоду и парусные капитаны. На пути в Одесский порт они подбирали, если получалось, под балласт на островах Греческого архипелага булыжный камень, за который получали от Городского Строительного Комитета известную денежную премию. Городской извоз был тогда весьма распространен. Даже в самый печальный для торговли год 1855-й пропитание от этого промысла в Одессе получали 2850 душ горожан... Не покладая рук, трудились вся портовая Одесса и моряки купеческих кораблей на рейде! Погрузочные работы в Одесском порту Воронцовской поры осуществлялись весьма любопытным способом. С бульварного променада можно было поглядеть, как в страдную пору биндюги, груженные зерном, гуськом, друг за другом въезжали нескончаемой вереницей на Платоновскую молу, именуемую еще Купеческой пристанью. Там, в неописуемой тесноте и сутолоке, случалось, сцепившись своими осями, иные из них сваливались во всей этой кутерьме с пирса прямиком в море. Останавливаясь у борта подвозной лодки если загружаемое купеческое судно стояло на рейде или близ самого судна, которому предназначался груз, возчики ловчили развернуть подводу задней частью к нарочно для того устроенным подмосткам. К слову, хлеб в мешках одесские фуртовщики – «ваньки» в просторечьи, еще не наделенные знаменитым именем «биндюжников», свозили в Карантинную гавань только в «практическом положении». Это означало, что в отличие от большинства грузов, завезенных в порт из заграницы, отпускной товар из самой Одессы не нуждался в довольно сложной процедуре «карантинного очищения». Памятуя о летних случаях холеры, город не потерял репутацию эпидемически благополучной гавани, и в этом высока была заслуга Одесского Карантина! Весь вывозной хлеб в порту артельные грузчики, с одесскими прозвищами “кадет” и “шарлатанов” сгорбив спины под бременем груза и широко расставляя ноги на «играющих» сходнях, безо всяких карантинных обрядностей сноровисто укладывали в подвозные лодки – тогдашние баржи-лихтеры. В среднем, каждая из подогнанных к Платоновской пристани портовых лодок принимала на борт около 200 четвертей пшеницы. Затем, для дальнейшей перевалки хлеба в трюмы зафрахтованных судов каждый шкипер или капитан высылал к подвозным лодкам свои гребные шлюпки. Естественно, что в порту обреталось много местных лодочников на собственных баркасах. Они брали подвозные лодки на буксир и отводили их на веслах на заграничный рейд. Там, если позволяла высота надводного борта и настроение моря, перекидывали с лихтера на судно сходень, и загружали без затей трюм вручную. Чаще, на «купце» с прямым вооружением, к примеру, – бриге – матросы с боцманом использовали себе в помощь, как грузовые стрелы, нижние реи мачт, а как ручные лебедки – шпиль или кабестан. По команде шкипера они дружно налегали на вымбовки и поднимали с лодки кипы джутовых мешков с грузом, опуская их в трюм «купца». Значительно реже зерновой хлеб поднимали на борт купеческого корабля в корзинах и ссыпали прямиком в трюм. Однако упрощенным манером, т.е. россыпью, хоть фрахт и обходился так дешевле, пшеницу парусные капитаны отваживались возить редко. Слишком велик был риск несчастья в море, когда зерно в трюме принималось при качке вести себя свойственно воде. Поэтому для страховки опасного груза в трюме обычно сооружали «шифтинг-бортсы» – продольные, во всю длину нижней палубы перегородки. На худой случай, капризный груз мешковали: попросту поверх зерна насыпью укладывали для тяжести пшеницу в мешках. Ведь всю партию пшеницы перевозить в джутовых мешках не каждому корабельщику было по карману. Затем портовые баржи-лихтеры отводили с рейда к Карантинному причалу. На сей раз гвардионы Карантина подвергали подвозные лодки окуриванию хлором, тем самым, по представлениям тогдашней медицины, «очищая» перед очередной погрузкой у Платоновской пристани, чему обязывала мрачная память о недавних эпидемиях, жестоко терзавших юную Одессу. Именно лодочником на перевозке хлеба начинал в 1830-е годы в Одесском порту никому не известный молодой моряк родом из Сицилии Анжело Анатра. Составив со временем известный капитал, предприимчивый итальянец, по словам одного из старожилов, “из простого перевозчика и отправителья грузов превратился в негоцианта”. В Одессе он стал основателем славной династии купцов, пароходчиков, промышленников, а впоследствии и... авиастроителей, оставивших добрую по себе память также как меценаты и благотворители. Когда купеческое судно, наконец, становилось загруженным, то, справив обязательные обрядности в Карантине и заверив коносамент у “Капитана над портом”, шкипер получал у властей разрешение на выход в море. Но прежде чем лечь курсом на Босфор, шкиперы правили с одесского рейда к Среднему Фонтану. Там, у упомянутой уже пристани, заграничные суда бункеровались перед рейсом одесской родниковой водою... В канун своего шестидесятилетия, Южная Пальмира по праву гордилась достигнутым ею положением одного из наиболее благоденствующих городов Российской империи. Да иначе и быть не могло! Обилие поденной работы в порту или же при хлебных магазинах приносило изрядный достаток, придавало увереннность одесским обывателям простого звания в завтрашнем дне и устойчивость их семейным очагам в море житейских забот. «Задельная плата в то лето, – как писал современник*, – возросла до неимоверной степени. Доходы извозчиков, перевозивших хлеб из магазинов на гавань, лодочников, лопатчиков, меряльщиков, сеяльщиков и других, были в течение целого года так велики, что обеспечили их на многие годы»... * К.Э. Андриевский – личный врач и один из биографов М.С. Воронцова. Перевалка пшеницы через хлебные магазины в порт привлекала своими высокими заработками в Южную Пальмиру не только выходцев из-за границы, промышлявших хлеботорговлей, но и множество люда из соседних и даже северных губерний. Всяк находил в Одессе, при неизменном в страдную пору спросе на рабочие руки, если не постоянный кров, то верный себе заработок. Так, порт и хлебные магазины – эти утои морской торговли города, кроме одесских обывателей, сытно кормили, работы хватало на всех! – тьму народа из пришлых. На юге их нередко называли еще «бурлаками». Эти странствующие в поисках приличного заработка украинские крестьяне, в отличие от «беглых» в Новороссию крепостных, располагали «письменными видами» от своих помещиков. Тысячи русских подёнщиков проходили сотни верст в южные порты, куда их гнала из отчих краев скудость земельных угодий, желание заработать на семью и «сколотить копейку» на подушную подать помещику. При работе “у хлеба” недурственно жилось в Одессе и крестьянскому народу из коренных губерний России! Попадая сюда, в Южную Пальмиру, на вольную жизнь и обильные хлеба из крепостных обнищавших краёв, многие из них всяческими правдами-неправдами добывали себе подложные паспорта. Природные россияне заметно выделялись в порту своею численностью среди прочих работников. До одиннадцати тысяч душ этого временного в городе сезонного люда подвизалось в пору хлебного бума в наймах на поденных работах, испытав в урожайный год воистину благодать Господню. Причем даже мужик без лошади и телеги мог в артели портовых грузчиков или при хлебном магазине заработать в горячие дни на погрузке пшеницы от рубля и выше на душу. Осмотревшись на месте и скопив деньжат, многие из холостяков обзаводились в Одессе семьями и оседали навсегда. Да, в разгар хлебного бума работы в порту и в городе хватало на всех, и на одесских улицах не сыскать было тогда привычных для прочих городов империи толп нищих да убогих, что мыкались с протянутой рукою от церковной паперти до богадельни. Одесские жители нередко видывали в страдную пору даже фурщаков и грузчиков, которые «для форсу» с шиком прикуривали папироски от рублевых ассигнаций. Высокому достатку всех своих обывателей Южная Пальмира была обязана тем, что еще не знала, к счастью, со дня своего рожденья стихийных бунтов погрязшей в нищете и пьянстве городской черни. При этом, в Одессе деньги зазря никому не платили. Карантинная и Практическая гавани в Воронцовски времена были еще по соему оснащению были ещё весьма далеки от совершенства. Практически все операции с экспортным хлебом проводились тогда вручную, поэтому так ценился труд поденщиков в порту. Поэтому, не только в Одессе, но и по всем портовым городам Черного моря всегда были дороги крепкие рабочие руки. Заморский купец, которому нужно было, к примеру, погрузить свои два или три судна, – все «вдруг», когда «горел» срочный фрахт, естественно, за ценою не стоял. В таких случаях в порядке вещей предлагалось за работу вдвое, а то и втрое сверх обычно принятого. Понятно, что платили сполна не только грузчикам в порту, но и за работу, особенно сверхурочную, при хлебных магазинах. Плата работнику выходила тогда до 3-х и более рублей в день. Вот и случалось, что в «пик» навигации, в незабываемые будни хлебного бума, даже избалованная домашняя прислуга всё бросала на произвол судьбы и, только ухмыляясь в ответ на самые щедрые посулы своих хозяев, бежала к городским житницам и в порт. Вот живые картинки городского быта Южной Пальмиры Воронцовской поры. Хлебный бум беспристрастно обнажал мирские страсти, охватившие всех обывателей Воронцовской Одессы – от предприимчивости и трудолюбия, до меркантильности и стяжательства. В ажиотаже осенней торговли он властно накладывал повсюду свой отпечаток на образ жизни, род занятий, нравы и даже привычки горожан. Обратимся к тем дням в воспоминаниях прежних одессанов: «Бесстыдство нашей прислуги перешло пределы дозволенного! Не только лакей или кучер, но кухарка, не дождавшись, чтобы обед был изготовлен и подан, кормилица, несмотря на крик бедного малютки и слезы матери, – сетовали одесские дамы, – бросает самые почтенные и щедрые для них семейства, бегут в хлебные магазины для того, чтобы увязывать мешки, сидеть на улицах и подбирать падающий хлеб...». Но можно ль упрекать ближнего своего за стремление к достойному лучшему вознаграждению его же собственного, честного труда? Зная, что страда «у хлеба» дает им «натурально заработать» целый капитал, охочих прозябать в услужении у господ за... 2 целковых в месяц тогда действительно набиралось в Одессе не много. Оставил современник и такую колоритную зарисовку тогдашних нравов Одессы: «...но если торговля будет деятельна, погрузка хлеба обильна, смело можно сказать, что он (одессит, прим. автора) не пойдет ни к обедне, ни к вечерне... не поговорит с приятелем, не поцелует жены, не приласкает детей». В пору хлебного бума по целым месяцам не виделись с семействами глубинные слои торгового мира Одессы – магазинщики, приказчики, укладчики товаров, артельщики и прочие, опасаясь в ущерб выгоде оставить хоть на минуту свое дело при магазинах или в гаванях и конторах. Дни напролет пропадали на бирже и в порту и одесские негоцианты, боясь упустить выгодный контракт, опоздать с письмами или отправлением судов. Да и вечера купцы проводили по преимуществу в коммерческом казино, где не было иной беседы как о последних торговых новостях, приходах судов, фрахтах да биржевых ценах на пшеницу. Во времена хлебного бума трудовая Одесса и думать забывала о послеобеденной сиесте и разве что по вечерам в кофейне кое-кто еще привычно перебирал за наргиле страницы газет, намедни полученных из Константинополя... Следует заметить, что для тех, кто придерживался устоев старинной православной добродетели меркантильность Одессы была чужда, но город жил по правилам, которые задавала торговая жизнь не менее христианской Западной Европы. В наораду за труды в поте лица своего немало одесских обывателей всего за одно лето 1853 года обеспечили своим семьям крепкий достаток. Другие, достигнув в тот урожайный год благодаря своей предпиимчивости успеха, смогли составить целые состояния. Наиболее же удачливые, выбившись на бирже в «миллионщики», к полвине позапрошлого века давно уже образовали круг первых нуворишей Новороссии... Легкость получения работы в Одессе и высокие заработки людей рабочего сословия в страдную пору имели, увы, и оборотную сторону медали – злое, повальное пьянство. Например, пришлые подёнщики, оседая в городе в округе порта, уже тогда вместе с аборигенами первой Матросской слободки положили на Канаве начало «люмпен-пролетариату» Южной Пальмиры. Весьма выразительные строки о нем оставил потомству К.Э.Андриевский*: «Надо знать, что люди, занимающиеся перевозом пшеницы в гавани в Одессе, замечательная ракалия... Они тяготеют к торговле. Ломовые извозчики нанимают их только во время грузки и поденно. Поденная плата доходит иногда до 3 и даже более рублей одному работнику. Разбойники балуются, если грузка идет сильно, до того случалось, рвут рублевые бумажки для папирос. Грузка кончилась, они ничего уже делать не хотят; пропивают все...». * К.Э.Андриевский - кто такой? ** Ракалия – “отпетые” люди, от французского racaille – негодяй, мерзавец. Так, к сожалению, деньги, заработанные столь тяжким трудом, далеко не всем из «одесских пролетариев» шли впрок, чаще всего они немедленно “спускались” в злачных местах. Припортовая Одесса и Молдаванка никогда не отличались показушной добродетелью по части нравов. Фривольная, полная соблазнов, жизнь большого портового города, при его питейных домах, трактирах, постоялых дворах, винных погребках, а также множестве публичных заведений с девицами нестрогих правил, становилась подчас непреодолимым соблазном для нестойких к искушениям Бахуса и Венеры... На волне хлебного бума меркантильный норов внутри городской торговли «давал жить» и тем одесским обывателям, кои не были прямо связаны с морем и хлебом. По мере нарастания оборотов хлебного вывоза в Одессе тотчас подскакивали цены на все товары, съестные припасы и услуги обыденной жизни. Все одесские мастеровые, от портных и сапожников, до столяров и преплётчиков тотчас увеличивали цену своей работы уверяя, что, лавочники и торговки на базаре при урожае на хлеб не упускают своей выгоды и запрашивали на все втридорога. «Естественно, при дороговизне заработной платы и обилии денег в промышленных классах все предметы жизни дорожают, – жаловался прежний одессит, – ибо самые мелкие торговцы, зная биржевые цены, размер погрузки и выгрузки товаров, транспортную плату и прочее, согласно с тем назначают свои цены». При всех благах для Одессы, те из горожан, кто кормился не от щедрот морской торговли и не имел собственного дела, а содержали себя казённым жалованием, испытывали тяжёлое бремя роста цен, и бывало, прозябали, «в пристойной нищете». Не только мелкий служивый люд города, но даже чиновники средних классов в «Табели о рангах», учители с добрым от казны жалованием, или живущие на солидный пенсион отставные служаки по Военному ведомству во времена хлебного бума уступали достатком не только грузчикам порта, магазинщикам или ломовым извозчикам, но порою даже босякам с «Канавы». «От того Одесса есть настоящее Эльдорадо для ростовщиков, торгующих деньгами и кредитом, для мелких промышленников и рабочего класса, – желчно ворчал, омывая завистливой слезою сказанное, старожил, – и настоящим адом для скромных и честных жителей...». Времена «хлебного бума» обнажали не только нравы, но и меняли старинные привычки одесситов. Вот и столь любимая в Одессе итальянская опера перестала в октябре 1853 года давать сборы. «В публике не достает полного и продолжительного сочувствия к сцене. Большинство равнодушно к тому, какую оперу дают, кто поет сегодня и кто будет петь завтра, – сетовал в своем кругу профессор Ришельевского лицея Константин Зеленецкий. – В театре частенько бывает пусто. Конечно, свечи у лож первого яруса горят, как и прежде, но к чему, господа? Оне светят тускло, если лучи их не разыгрываются радужными переливами в цветниках дамских нарядов. Куда девался этот восторг, выступавший из пределов обыкновенного?». Действительно, в пору хлебного бума даже самой преданной театру публике было не до высот итальянского бельканто. Ни примадонна одесской сцены мадемуазель Аделаида Кортези-Криппа во всех своих пленительных амплуа в операх Россини, Доницетти и Верди, ни прекрасные голоса вчерашних кумиров – певцов Сольери, Ферлотти и Виани, ни одушевленная игра давнишнего одесского любимца Берлендеса, ни свежий сильный баритон Дзакки не в силах были собрать в стенах городского театра большой публики. Разумеется, в театральной зале всегда находилась дюжина-другая богатых бездельников, предпочевших «по слабости здоровья» службу «рассеянному» образу жизни. При полупустом зале отошли в прошлое бенефисы с игрою и пением на «бис!» и «браво!» девицы Гвардуччи и баса Фелициано Понса или тенора месье Нодена, блеснувшего, кстати, прекрасным исполнением романса «Воспоминания об Одессе», только сочиненного дирижером театра сеньором Джервази. И это притом, что имена звезд одесской сцены, известный первым театрам Европы, почетно и в больших буквах всю осень взывали с расклеенных по городу цветных афиш в затейливых виньетках. «Лишь кое-где в ложах видишь три-четыре семейства, которые зауряд по старой привычке абонировались на всю театральную пору, – продолжал изливать душу уже на страницах «Одесского вестника» профессор Зеленецкий, – или встретишь залетного офицера, который, приехав заглянуть в нашу Одессу, делом своим считает побывать в итальянской опере». Да, одесситы, казалось, надолго изменили своей давнишней страсти к итальянскому театру, предпочитая иные, прозаические зрелища. Немудренно – ВСЯ ЖИЗНЬ В ОДЕССЕ ШЛА в октябре «ЗА ХЛЕБОМ»! Как обычно, осенью, для поощрения усердия к хлебопашеству в Новороссийском крае между мелкими хозяевами, на площади Нового базара у Сретенской церкви происхлдила раздача наградных кубков Императорским Обществом Сельского хозяйства Южной России за лучшие сорта пшеницы представленной на одесский хлебный рынок. Господа члены Общества и приглашенные от купечества эксперты при сличении элитных образцов зерна с пшеницею на возах наградили Большими серебряными кубками труды земледельца колонии Люстдорф Егора Вериха и одесского мещанина Николая Иващенко, занимавшегося хлебопашеством близ Большого Фонтана, за отличные вес, цвет и крупность зерен вырощенной и привезенной ими пшеницы. Малых кубков удостоились одесский мещанин Михайло Шох и колонист Георгий Биндер. Вопреки расхожему мнению, что засушливый климат, мол, не способствует в окрестностях Одессы успеху хлебопашества, поистине отменную пшеницу выращивали в Воронцовские времена уже за порогом города! ------------------------------------------------------------------------------------- http://www.moryakukrainy.com.ua/ |
