|
||||||||||||||||
| СИЧКИН БОРИС МИХАЙЛОВИЧ - " БУБА КАСТОРСКИЙ" ИЗ ОДЕССЫ | ||||||||||||||||
| Задумал написать о БОРИСЕ СИЧКИНЕ : через пару месяцев ему предстояло отмечать 80-летие. Причём там — далеко, в Нью-Йорке.
Но внесла жизнь коррективы — в конце марта не стало Бориса Михайловича. По имени и отчеству его не звал никто, да и не знал. Знали - БУБУ КАСТОРСКОГО, это имя и этот персонаж любили все... Я познакомился с Борей (он всегда был категорически против отчеств и не терпел прилипчивого «Буба») в 1971 году. Произошло это при довольно экзо-тическом антураже. Всё началось с монументальной аферы: впервые в истории КВН решили организовать турне по стране лучших команд. Естественно, пригласили лучших из лучших — одесских трубочистов. Но чем всё закончится — триумфом или провалом, — не знал никто. Кроме одного человека, имя которого мало что говорит сегодня — Эдик Смольный. Этот Смольный тоже был колыбелью, только не революции. Он в той социалисти-ческой экономике, может быть, первый начал жить по капита-листическим законам. Он был сам себе и маркетинг, и менеджмент, и консалтинг, и лизинг. Короче, он знал всех администраторов, дирек-торов, начальников, метрдотелей от Прибалтики до Камчатки. Но поражало не это, поражало, что и они знали его тоже, трепетали и любили. И вот Смольный собрал лучшие команды КВН и повёз в неизвестность. Попал в яблочко — было у него на это чутьё. Было у него чутьё и на людей. Так, например, в его команде состояли два изумительных парня — Косых и Метёлкин — знаменитые «неуловимые мстители». Апофеозом нашего турне был город Тамбов, родина Эдика. Что творилось в те дни в городе — не передать. Конная милиция, толпы безумствующих зрителей. Местный секретарь обкома под такое народное ликование устроил приём в своём «царском селе», обкомовской базе отдыха. По количеству золотых украшений тамошний дворец немного уступал Екатерининскому, но по количеству водки сильно превосходил лучшие дни екатерининского правления. Но самой приятной неожиданностью, которая ждала нас там, был заспанный с дороги Буба Касторский в махровом вальяжном халате. — Эдик, ты свинья! У тебя здесь праздник, у тебя в гостях мои земляки-одесситы, а ты решил зажать это от меня! Хорошо хоть у меня разведка работает на совесть. И он подмигнул Вите Косых. Праздник покатился стремительно и как-то так лихо, что к трём часам ночи не стало ни одной полной бутылки. В такой ситуации мог растеряться кто угодно, но не Смольный. — Косых, возьми кого-нибудь и слетай в ресторан «Центральный». Возьмёшь ещё ящика два-три. Помогать Косых вызвался я — в турне с Витей мы сдружились. Но неожиданно у экспедиции объявился командор — Сичкин. — Я поеду проветрюсь, заодно проконтролирую, а то эта молодёжь умеет считать только до двух, а двух нам явно не хватит, — сказал он, оценивая командорским оком наши неслабые КВНовские возможности. В пути нас с Витей раздирали сильные сомнения: три часа ночи, ресторан закрыт, кто даст нам водку? Но, как поётся в песне уже про другую экспедицию, — «возвращаться — плохая примета». И вот мы у парадного подъезда со львами. Что вам сказать, как мы ни стучали, как ни бились телами в зеркальную дверь, — ничто не предвещало успеха. А там где-то погибал праздник, горели трубы, а помочь было нечем. И вдруг хлопнула дверца машины, и появился наш командор. — Ну что? — спросил он, сладко потягиваясь. — Мы стучали!.. Никого!.. — как школьники, стали оправдываться мы. — Даже не знаем, что делать. — Что делать? Надо взять водку и срочно лететь её уничтожать. Они стучали!.. Вы же перебудите весь город! Учитесь, как это делают интеллигентные люди. Сичкин подошёл к гигантской двери ресторана, облокотился на льва, словно они дружили с раннего львиного детства, и тихо, полушёпотом произнёс: — Я от Смольного. И, о чудо! сезам мгновенно открылся, крепкие руки выставили на тротуар ровно три ящика, и вмиг сезам закрылся. Ни слов, ни денег. Дорога назад была мучительным уроком нравственности. Командор негодовал и воздымал плечи: — Молодёжь! Они ничего сделать не умеют. И эти люди ещё собираются строить коммунизм. Я себе его на минуточку представляю. Витя Косых, олицетворявший в бессмертных сериях «Неуловимых» борца именно за этот коммунизм, был настроен идеологически агрессивно: — А почему нет?! — Витя, не говори глупости. Ты себе представляешь коммунизм без водки? Да, это было бы ужасно. Это мы все понимали. — Валентин, а вам должно быть стыдно. Вы же из Одессы. Чему вы там учились у серьёзных людей? Или вы сидите дома, запершись? Вы что, не выходите на улицу? Сичкин часто приезжал в Одессу с концертами. Помню Дворец спорта. Аншлаг. Я проник за кулисы, пробился сквозь толпу, приоткрыл дверь гримуборной. — Ну, наконец, хоть одно одесское лицо. А то всё какие-то тётки с букетами. И это всё по-деловому, как будто расстались только вчера: — Ты мне нужен. Я тут должен был работать два отделения с Мулерманом: я — первое, он — второе. Так этот гад не приехал. Первое отделение я честно бил чечётку, а что делать во втором — ума не приложу. У тебя нет какой-нибудь одесской хохмы, чтобы потянуть время? — Да так как-то сразу… на три тысячи зрителей. — И не напоминай. Когда бьют три тысячи зрителей — это очень больно. Слушай, мне Утёсов недавно рассказывал, что он слышал на Привозе такой диалог. Какая-то бальзаковская дама подходит к продавщице кур, щупает одну и спрашивает: — Ворона? — Да вы что, это же курица! Снова щупает. — Не знаю, по-моему, ворона. — Разуйте глаза! Это курица! — Нет, я интересуюся: ворона или жарена? Сичкин всегда сразу брал быка за рога: — Как ты думаешь, в Одессе эту хохму знают? — Может, и не знают, но она так себе. — Он думает, что знает Одессу лучше, чем Утёсов! Иди в зал, мы проверим. Всё равно больше трепаться не о чем. Зал стонал. Нет, не потому что хохма была люкс. Одесса, которая не любит самозванцев, Касторского приняла без второго слова. Не знаю, каким он был до «Неуловимых мстителей», но после и по жизни он походил на своего персонажа. Четыре года воевал. А до этого прошёл все «этапы большого пути» той страны. Биографию свою не приукрашал, но и не скрывал: «Я родом из Киева. Брат-танцор хотел сделать меня своим дублёром, я даже учился танцам, но зарабатывать на жизнь куплетами не пошёл, а нашёл иной способ. В школе я взял на себя общественное поручение — быть ответственным огородником. Я сказал одноклассникам: «Приносите посадочный материал!». Они несли кто что: картошку, фасоль, огурцы. А я нёс это домой, и там вся семья это благополучно съедала. А когда одноклассники спросили: «Боря, а где результат огородничества?» — я развёл руками, как наше министерство сельского хозяйства, и сказал: «Неурожай!». Когда моя афера всё-таки раскрылась, я подался в цыганский табор. С едой и танцами там проблем не было. Кстати, он всегда отрицал, что его отъезд в Америку был эмиграцией. — Я бежал. В 1973 году по сфабрикованному делу меня посадили в тюрьму. Якобы, я получал за концерты больше денег, чем мне полагалось. Но на суде выяснилось, что по закону я недополучал больше половины. Чтобы это посчитать, понадобилось семь лет. Конечно, освободили, даже извинились. Но он был неимоверно популярный артист, и, когда посадили, об этом узнали все, а когда освободили — уже не интересовался никто. Зато не давали выступать как человеку с пятном на биографии, попутно «занялись» сыном Емельяном, уже известным композитором. — Я испугался за него. Бросил квартиру, дачу, рояль «Беккер», и мы с одним чемоданом и сорока долларами на троих уехали в страну, где никто нас не знал. Самое смешное, что уехать ему помог его персонаж. Начальство ОВИРа знало Бубу Касторского, поэтому документы Борису Сичкину подписали не глядя. Но в Москве осталась тёща, доброжелатели занялись ею. Тёща решила поменять квартиру. Но председатель жилищного кооператива согласия на обмен не давал. Это продолжалось довольно долго, и тогда Сичкин прислал из Америки на имя председателя телеграмму, взволнованную и тёплую: «Дело устроено, твоё поручение я выполнил. Сообщи, куда перевести причитающиеся тебе наличные. Твой Борис». Разумеется, председателя тут же вызвали в КГБ на допрос — что за дело и какие такие наличные? Оправдывался он долго, пока, наконец, поверили и отпустили. Но через некоторое время пришла ещё одна телеграмма, полная уже туманных предложений и конкретных сумм. Время было опасное, и председатель сдался, он сказал тёще: «Чтоб вы горели вместе со своим зятем, кровопийцы!». Но кто у кого пил кровь — вопрос очень спорный. Авантюризм был в крови Бориса. Он мог зазвать приятеля в ресторан «Националь», имея в кармане шиш, вызвать директора и распорядиться: — Поставьте наш столик таким образом, чтобы мы видели того иностранца (указывался стол в дальнем углу), а он нас видеть не мог. И накройте его чем-нибудь, чтобы не бросаться в глаза. — Чего изволите? — Да всё равно — то, что у вас обычно едят. Мы ведь не ужинать сюда пришли. Вы же это понимаете, вы не ребёнок. Конечно, в конце ужина директор, лично подавая в гардеробе пальто, как мог, отбивался от попыток заплатить ему по счёту. — Я вас умоляю, ну, не обижайте — вы же самые дорогие наши гости. И трудно даже сказать: был ли здесь криминал при таком искреннем порыве директора. — Надо только изредка менять рестораны, — поучал нас молодых Боря. Что ж, он не родился одесситом. Он стал им. А это значительно сложнее. Да, он знал Одессу лучше, чем мы. Самое смешное, что абсолютное большинство его почитателей уверены, что слова, брошенные с экрана: - «Я ОДЕССИТ, Я ИЗ ОДЕССЫ ! ЗДРАСТЬТЕ!» — это и есть его биография. И самое обидное, что в действительности он был ОДЕССИТ всего лишь по духу. В формуле: «Человечество делится на тех, кто жил в Одессе, и тех, кто говорит, что жил в Одессе» он был, скорее, второе. """"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""" Валентин Крапива |
