Двухлетний румяный мальчик
на углу Херсонской и Преображенской
упрямится и рыдает.
Папа и мама стоят в пол-оборота
на расстоянии десяти шагов.
Мать говорит: "Идем, малыш,
а если не хочешь, то оставайся,
а мы уходим, ты слышишь,
мы уходим, а ты - оставайся".
И они уходят, они уходят,
мать - в сером плаще
и конической фетровой шляпке с цветами
(это - осень двадцать шестого в Одессе),
в сером пуховом платке
и заскорузлом ватнике
( это - зима сорок шестого в Сибири);
отец в темно-синем пальто из драпа
и каракулевой шапке,
в полевой форме
с ромбиками в петлицах,
или, позднее, с погонами,
но всегда - в круглых очках,
в пижаме, золотисто-оранжевой,
с тонкой черной полоской
все более грузный, одышливый,
среди плотной дачной сирени
на фоне беленой стены,
он уходит, прижав к пояснице
локоть согнутой правой руки,
пальцы которой непроизвольно
сжаты в кулак; стопа правой ноги,
выпрямленной в колене,
перемещаясь, описывает полукруг;
губы что-то шепчут, но что -
трудно понять.
Румяный мальчик в матроске
стоит и рыдает;
отец и мать, отвернувшись, уходят,
(так кажется мальчику);
делают вид, что уходят
(так представляется им);
этот поступок -
лучший способ заставить ребенка
прекратить бессмысленное упрямство
и начать движение, которое
все равно происходит; слова
"мы уходим, а ты - оставайся"
не имеют значения, родители знают:
он не останется.
|